Алина Ермолаева - Бабочка на апельсиновой дольке

«Я помню, как выбирала своих родителей. Мне очень понравился мой отец – красивый, любящий, заботливый. Мои родители стояли передо мной, оба обнаженные, в какой-то деревенской бане. Но, Боже мой, как это было прекрасно, потому что в каждом их касании друг друга было море нежности. Моя будущая мама, скорее принимала любовь своего человека, а он готов был ее отдать безмерно.

Впрочем, это было не столь важным для меня. Немедленно мне захотелось остаться с этой юной и любящей парочкой, стать их ребенком, чтобы полностью окунуться в эту любовь. Когда я однажды описала это место маме, она удивилась, потому что я там никогда не была. Но я-то все «видела» и запомнила.

У меня вообще очень цепкая память. Я помню всё. Хорошее, что получила я от людей и жизни, но также и плохое. Я помню каждый свой промах и каждую победу. Помню даже свои первые шаги по земле. Закрываю глаза и вижу две сильные руки, мамину и папину, поддерживающие меня и не дающие упасть. Помню ощущения этих первых шагов – это как полет. Я помню каждый свой поцелуй и каждый восторг любви. Но я не могу забыть ни одной слезы, пролитой из моих глаз по чьей-то вине и по своей собственной глупости. Я не обижаюсь. Я просто помню. Помню глаза, которые смотрели на меня по-доброму, но никогда не забуду тех глаз, в которых читались зависть и ненависть. Мои воспоминания разные, как оттенки картины или нюансы аромата дорогих духов, запертых в необычном по форме флаконе. И все они мной прочувствованы, а потому безмерно для меня дороги. Ведь они и есть моя жизнь».

Она поставила точку и, сохранив файл, закрыла ноутбук. Солнечный свет пробивался сквозь неплотно задернутые занавески. Она сладко потянулась в постели, испытывая удовольствие от ощущения свежести и красоты своего стройного тела. Быстро встав с кровати, она распахнула шторы и широко улыбнулась новому дню. Ее сердце билось ровно в груди. Она никого не любила, никому не принадлежала и была совершенно счастлива.

Родители дали ей имя Надежда в честь папиной матери, которую она никогда не видела, потому что та умерла еще до ее рождения. Надя никогда не любила своего имени. Оно казалось ей каким-то тяжелым, словно груз, который тебе навязали и от которого ты никак не можешь избавиться. Она не любила надеяться, очень рано осознав, что всякая надежда – зло, ибо шансы на то, что она не разобьется вдребезги, очень невелики, и всякий раз, когда очередная надежда рассыпается с громким треском прямо перед твоими глазами, ты испытываешь невероятную боль.

Так, например, Надя в возрасте семи лет очень надеялась на то, что мама родит ей сестренку, о которой она так давно мечтала и с которой вела у себя в голове длинные диалоги. Мама ходила с таким огромным животом, и Надя была уверена в том, что очень скоро она сможет разговаривать с сестрой по-настоящему. Она надеялась и ждала. Приложив ухо к животу, прислушивалась, как бьется сердечко ребенка в мамином чреве, и думала о том, что вскоре сможет нянчить маленького, катать его в красивой коляске, петь крохе колыбельные.

Увы, надежда на это рухнула в одночасье, когда из больницы маму выписали одну, очень грустную и совсем на себя непохожую.