Александра Казакова - Авария, дочь не мента

Знайте, что за каждого, по воле матери

не рожденного младенца, те, другие,

которых она родит на "радость" себе,

воздадут ей скорбями, болезнями,

тугой душевной. Это закон.

Иоанн (Крестьянкин)

"Что ж ты за Авария, дочь мента"? Имя у меня такое же, как у героини фильма, а вот родители не имеют отношения к полиции. Родители хотели ребёнка, но не меня. Проекты должны быть неживые, минимум немыслящие, которым всё равно, что из них пытаются слепить. Собаке достаточно игрушки, миски и воли хозяина. Но дети – не собаки.

Я родилась в один день со своим двоюродным братом Мишей. Кроме нас никого не рожали. За исключением планов на наши жизни. Планы эти появились задолго до нашего рождения. Мама с тётей решили соревноваться успехами детей. У меня заданный путь был прямой, как линейка. Карьера балерины. Поступление в престижную балетную школу. Она была рядом, маме предложили отдать в интернат для пущей строгости, но она сказала, что сама обеспечит ежовые рукавицы.

Этот Марлезонский балет начался с раннего детства. Помню, как моему телу придавали самое неестественное положение. Я плакала от боли, а мне говорили, что потом за это спасибо скажу. А ещё эти кружки. Хотя про меня логичнее было бы сказать "прямоугольники", поскольку заполняют всё время.

Снята куча грустных роликов о том, как ребёнку не хватает родительского внимания. Но на деле куда хуже его передоз. Если не хватает, можно добрать у других людей – друзья, учителя, соседи. Можно увлечься чем-нибудь. Но если ты проект и воплощение родительских надежд, ты живёшь как мышь в лаборатории. Каждое действие оценивается. Экзамен – это стресс? А как насчёт постоянного домашнего экзамена? Как встала с постели, как прошла по комнате. И постоянные замечания: "покороче шаг", "медленнее". За едой так вообще: "не верти головой", "не чавкай". Как надоевшее радио. Ещё путали еду и конструктор: неудобная еда, из которой руками надо выбирать кости. Даже суп с костлявой рыбой. Вытаскиваешь колючки, как Винни Пух в мультике. Вообще, создавать себе искусственные проблемы считалось чем-то героическим, а при моём желании делать проще начинались призывы к совести. Носишь неудобную одежду – молодец, удобную – лентяйка. Всё без карманов, узкое…

Мама… Вроде всё правильно, но что-то не то. "Мама – это святое, самый близкий человек"… Но почему у меня с ней не тёплые отношения? Холодная, колючая. "Почему ты не можешь быть хорошей девочкой?" – часто повторяла она. А вот почему-то не могу. Словно кто-то стоит между нами. Я не могу доверять маме. Она судья, экзаменатор, но не близкий человек. Рассказывали, как я маленькая плакала именно рядом с мамой. Что-то не то, что-то не так, какая-то подсознательная тревога. Почему-то не могу я быть хорошей, не стремлюсь её радовать даже в самом-самом для этого подходящем возрасте – дошкольном, когда старательно рисуют и лепят подарок любимой маме.

Папа в моей жизни сводился к совместному проживанию, деньгам и восхищением успехами. Он никогда не оспаривал мамины распоряжения насчёт меня.

Меня готовили к балетному училищу, которое с пятого класса, а пока я должна была идти первый раз в первый класс. Конечно, от меня ждали обязательно первенства. Иначе зачем были все эти кружки всестороннего развития? Летом я не могла нормально купаться, мешала "мамина гордость" – коса до пояса. Каждый раз после купания заставляли мыть голову. Надо мной смеялись как над маменькиной дочкой. Промыть всё, потом обязательная сушка феном и сложное плетение. Маме так нравилось! Но почему она не плела себе? Всё лето я героически терпела. А потом наступило тридцать первое августа, и мама сказала, что завтра надо вставать в пять утра, чтобы успеть заплести. Опять! Жизни нет от этих от этих длинных волос. Все легли спать, я пошла на кухню, взяла ножницы. Разом не прорезать, разделила на четыре части. Собрала волосы в пакет, ведь можно продать.