Владимир Горожанкин - Ария отчаянных святых

Рассвет лениво перекатывался через зазубренные вершины Баварских Альп, окрашивая восточный склон долины в нежные персиковые тона. Деревня Оберталь, приютившаяся в глубокой лощине, еще нежилась в прохладной утренней тени. Воздух был кристально чист, напоен ароматами влажной хвои, прелой листвы и далекого, едва уловимого запаха свежеиспеченного хлеба, доносившегося, должно быть, из единственной на всю округу пекарни фрау Штайнер.

Первым нарушил утреннюю тишину далекий, мелодичный перезвон – это Ганс, старый пастух с обветренным, словно высеченным из альпийского гранита лицом, гнал своих коров на высокогорные пастбища. Его низкий, гортанный покрик, которым он понукал неторопливых буренок, мягко растворялся в утренней дымке, не нарушая, а скорее подчеркивая всеобъемлющую тишину. Коровы, лениво помахивая хвостами, ступали по росистой траве, оставляя за собой темные, влажные следы. Их колокольчики, каждый со своим, особым голосом, сплетались в незамысловатую, убаюкивающую мелодию, которая была таким же неотъемлемым атрибутом Оберталя, как и остроконечная крыша старинной кирхи Святого Флориана, гордо возвышавшаяся над дюжиной почерневших от времени фермерских домов.

Из трубы одного из домов, прилепившегося к склону горы, как ласточкино гнездо, потянулась тонкая струйка сизого дыма. Это фрау Мюллер, вдова местного лесничего, уже растопила печь. На ее подоконнике, выходящем в маленький, ухоженный садик, цвели герани, словно капли крови на фоне серого камня. Она вышла на крыльцо, повязав голову цветастым платком, и окинула взглядом пробуждающуюся долину. Солнце как раз коснулось крыши ее дома, и первые лучи заиграли на резных ставнях. Фрау Мюллер глубоко вдохнула свежий воздух, улыбнулась чему-то своему и скрылась в доме. Через мгновение из открытого окна полился аромат свежесваренного кофе, смешиваясь с запахом цветущих яблонь.

Деревня была крошечной, всего одна извилистая улочка, мощеная крупным булыжником, да несколько тропинок, разбегающихся по склонам. Дома, с их массивными деревянными балконами, украшенными незатейливой резьбой и цветочными ящиками, казались игрушечными на фоне величественных, поросших темным лесом гор, которые со всех сторон обступали Оберталь, словно молчаливые стражи. Эти горы были и благословением, и проклятием деревни. Они дарили ей защиту от суровых ветров и невероятную, почти первозданную красоту, но они же и отрезали ее от остального мира, делая жизнь здесь уединенной, почти отшельнической. Ближайший город находился в двух часах езды по узкому, петляющему серпантину, и редкий житель Оберталя выбирался туда без особой надобности. Жизнь текла здесь по своим, веками установленным законам, неспешно и размеренно, как воды горной речушки, что брала свое начало где-то высоко на ледниках и несла свои холодные воды мимо деревни, дальше, в неведомые дали.

Аромат свежесваренного кофе и цветущих яблонь, эта нежная симфония домашнего уюта, еще витал в воздухе у открытого окна фрау Мюллер, когда мир раскололся.

Не было ни грохота взрыва, ни ослепительной вспышки, предвещающей катастрофу. Вместо этого мелодичный перезвон коровьих колокольчиков, доносившийся с альпийских лугов, где Ганс пас своих буренок, оборвался на пронзительной, дребезжащей ноте, словно кто-то с нечеловеческой силой ударил по натянутой до предела струне, и та лопнула с отвратительным, режущим слух визгом. Сразу за этим последовал звук, который невозможно было соотнести ни с чем, ранее слышанным в этих мирных, благословенных горах: это был влажный, чавкающий хруст, перемежающийся с низким, утробным бульканьем, от которого кровь стыла в жилах и волосы на затылке вставали дыбом.

Фрау Мюллер, застывшая с кофейником в руке посреди своей кухни, выронила его. Горячий, ароматный напиток хлынул на тщательно вымытый деревянный пол, образуя темную, дымящуюся лужу, но она этого даже не заметила. Ее взгляд, полный внезапного, леденящего ужаса, был прикован к пастбищу, где еще мгновение назад безмятежно паслись коровы Ганса, олицетворяя собой саму суть альпийской идиллии. То, что она увидела там, заставило ее желудок сжаться в ледяной, болезненный комок, а к горлу подступила тошнота.