Дмитрий Седов - 42

Пожилой мужчина надел кипу, вытащил из кармана очки, взглянул на них, словно оценивая, надел, и перевел взгляд на присутствовавших за обеденным столом. Быстро и придирчиво осмотрев каждого, он трижды ополоснул себе руки несколькими каплями воды из стеклянного графина и произнес ровным спокойным голосом:

– Благословен ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, освятивший нас своими заповедями и давший нам повеление об омовении рук.

После этого он вытер руки белоснежным полотенцем, снял салфетку с двух хал, лежавших перед ним на столе, сделал на одной из них отметину с помощью узкого хлебного ножа, положил ладони на халы и снова начал неторопливо читать:

– Благословен ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной.

– Благословен ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, – вполголоса повторили за ним присутствовавшие.

– Взрастивший хлеб из земли.

– Взрастивший хлеб из земли, – снова повторили все сидевшие за столом.

Мужчина отрезал кусочек хлеба, обмакнул его в соль, положил хлеб себе в рот и, не торопясь, разрезал и раздал часть оставшейся халы остальным. Еще раз осмотрев присутствовавших из-под очков, он продолжил:

– Благословен ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной.

– Благословен ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, – повторяли за ним остальные.

– Владыка Вселенной, – чуть повысив тон, повторил пожилой мужчина и строго посмотрел на мальчика лет десяти, который, повернувшись в сторону, наблюдал за спящим на пледе котенком и не договорил фразу вместе со всеми.

– Владыка Вселенной, – чуть смутившись, быстро произнес мальчик и тут же сел прямо, глядя перед собой.

– По Чьему слову возникло всё, – закончил чтение мужчина, а потом, закрыв глаза и положив ладони на стол, несколько мгновений постоял без движения в таком положении.

– По Чьему слову возникло всё, – закончили чтение остальные и, стараясь сильно не шуметь, неторопливо принялись раскладывать трапезу по своим тарелкам.

Ненадолго в комнате наступило молчание.

– Куда только смотрят власти? – нарушила тишину женщина, сидевшая на углу большого стола. – За всеми вокруг стало нужно приглядывать, за всеми стало нужно все проверять. Представьте, сегодня Болеслав – газетчик, у которого своя лавка напротив рыбного ресторана – продал мне номер «Хайнт» трехдневной давности. Я обнаружила это только дома, когда принялась за чтение и увидела дату на заглавной странице. Сегодня ведь уже двадцать второе августа, а тот номер был от девятнадцатого.

– И что же? – спросил молодой парень, сидевший рядом с нею и быстро орудовавший ножом и вилкой.

– Я отнесла газету обратно, – возмущенно ответила рассказчица, – и высказала этому Болеславу все, что об этом думаю. Он, конечно, извинялся и вежливо предложил мне взамен свежий номер, но почему это вдруг возвращаться из дому в лавку стало моей обязанностью?

Снова ненадолго наступила тишина. Все были заняты ужином.

– И, все-таки, Люблин мне нравится, – спустя некоторое время произнесла красивая немолодая дама, протирая свою вилку салфеткой. – Спокойно тут очень. И народ весьма приветливый.

– Это смотря с какой стороны посмотреть, – отрезая себе кусок мяса, низким голосом ответила грузная женщина лет сорока пяти. – Утром я наблюдала возмутительную сцену. На рынке, что на самой окраине города, в хлебной лавке милая с виду девочка – думаю, полька – подробно расспрашивала продавца, из какой муки испекли сегодняшние лепешки. В это время какой-то мальчишка стянул две буханки из хлебной корзины, протиснулся сквозь очередь и пустился со всех ног наутек. И, заметьте, никто даже не попытался его остановить. Пока продавец пробирался к двери, пока выскочил на улицу, мальчишки уже и след простыл. Но, что самое неприятное, девочка, которая расспрашивала про лепешки, так ничего и не купив, вышла из лавки и, как ни в чем не бывало, направилась восвояси. При этом она так странно улыбалась, что всем присутствовавшим стало ясно – они со сбежавшим мальчиком заодно.